Вкус жизни Gogol Bordello

В музыке знаменитой американской группы Gogol Bordello переплетно несколько культур. И в этом основная черта их оригинального стиля. И часть этого уникального социально-культурного сплава, который и обеспечивает Gogol Bordello сумасшедшую популярность, составляет бывший нижегородский музыкант, а ныне скрипач группы Сергей Рябцев.

Имея за плечами Горьковскую консерваторию и ГИТИС, работу в симфоническом оркестре и руководство театром, он, буквально в одночасье,  превратился в уличного музыканта Нью-Йорка. И собственно, с этого момента и начался его путь к Gogol Bordello и мировой славе.

   — Я абсолютно уверен, что книга жизни написана на небесах. И для того, чтобы понять эту книгу, надо быть самим писателем, надо прислушиваться. Наши струны должны быть настроены. Надо слушать, прислушиваться к невидимым вещам, знакам судьбы.

Помню, в 92-м году в Семипалатинске, где я работал главным режиссёром театра, после неудачнейшей репетиции я пришёл домой, обхватил голову и задал себе вопрос — зачем мне это нужно было? Зачем я влез в эту кухню, которая делает меня несчастным, потому что постоянно надо сражаться с людьми, причём которых ты любишь, чтобы убедить их в том, что ты хочешь, как лушче. А ведь я  всё это уже имел в музыке! Стоял за пультом со скрипкой в симфоническом оркестре, был и актёром, и режиссёром, и тем кого нужно убеждать. Я всё это уже имел. И всё было прекрасно. Я подумал, чтобы мне хотелось больше всего…

       И в этот момент я вспомнил встречу в ГИТИСе со своим сокурсником по консерватории. Он рассказал, что работает в Москонцерте: «У нас бренд. И мы ездим повсюду. Уже всю Россию объездили, даже на БАМе выступали!». И вот не то, что он говорил, а то как он говорил меня совершенно подкупило. Я видел пред собой совершенно счастливого человека. И я долго был под впечатлением этой встречи, под впечатлением  его эмоций. И тогда, сидя в Семипалатинске, я подумал — а как бы это было прекрасно — работать в бэнде — все занимаемся одним делом, все единомышленники, вместе выходим на сцену. Всё ясно и понятно. Потом когда Гоголь Борделло уже произошёл в моей жизни я вспоминал об этом.

В тот период я чувствовал, что мне нужно было движение. Я не знал, что оно будет именно таким. Но потребность в нём я испытывал.

    А тут меня послали на театральную конференцию в Америку. У меня появилась возможность понюхать тамошнюю жизнь, и я стал нюхать. И когда я приехал в Ньйю-Йорк, то на второй день понял, что не уеду пока чего-то не добьюсь.

      — Представляю сколько таких понявших видел Нью-Йорк.. Но чем именно ты взял его?

— Я приехал в Нью-Йорк с одним только долларом в кармане и скрипкой под мышкой. Я даже языка как следует не знал. Я подходил разговаривал с людьми, рассказывал о себе, спрашивал совета. Один из них — Рафик,  любезно разрешил мне оставить вещи у него, и я пошёл на Брайтон искать работу. Искал я два дня. В первый день обошёл все рестораны и магазины, не нашёл, ночевал на лавочке.

На второй день Рафик с друзьями сказали, что мне надо играть на улице. Мне играть на улице после симфонического оркестра?! Да я даже в ресторанах никогда не играл! Но они меня вытащили за руки, за ноги, поставили напротив магазина Рафика, достали пачку сигарет и сказали: «Пока мы её не выкурим, будешь стоять и играть».

      Это был самый страшный день в моей жизни. Колени мои тряслись, холодный пот прошибал. И я не знал,  что играть. Классику я к тому времени уже давно не играл, попсой на скрипке вообще не занимался. Я знал только одну мелодию «Как много девушек хороших». И я начал её играть. Я три часа играл её. Ллюди шли в сторону магазина — я играл «Как много девушек хороших», они шли гружёные сумками обратно, а я играл «Как много девушек хороших». Они останавливались и начинали слушать. Вокруг меня образовывались группы людей. Я играл обливаясь потом, упёршись взглядом в тапку, и думал только не останавливаться, только не останавливаться, чтобы не попросили что то ещё сыграть. Какая то бабушка принесла мне бутерброды. В один день я прославился, получив прозвище «гений одной песни».

    Но когда мы потом посчитали деньги,  которые я заработал за 3 часа игры, там оказалось 45 долларов.   Рафик побелел и сказал: «Это моя трёхдневная зарплата!» Так началась моя рабочая жизнь. И я почувствовал вкус к этому.

   Это была магия. Я погрузился в магию того о чём я мечтал – не о стране, а об этом состоянии. Помню, у меня не было денег, я приехал на Манхетен. Сижу слушаю Стивена Уандера, идёт дождь, у меня температура, я смотрю на небоскрёбы, из которых через тучи пробивается свет, на всё в этом сквере – бомжи с колясками,  кто-то спит, кто-то проходит мимо, кто-то предлагает виски, садится, что-то говорит мне по-английски, и я смотрю на всё это и не верю своим глазам. Я не верю, что это происходит в моей жизни. Что вот, я, Серёжа Рябцев, сижу на скамейке в Манхетене, вот это всё вижу и чувствую себя частью всего этого.

    — И желания вернуться домой у тебя ни разу не возникало?

    — Понимаешь, во—первых, здесь в Америке время другое, ритм абсолютно другой. Мне близок её темпоритм. Я понимаю людей, которые прыгают со скал рискуя жизнью. Я понимаю к чему они стремятся. Вот пока ты находишься три секунды в свободном падении, ты пересматриваешь всё. Эти три секунды могут растянуться на годы. Но вот это другое понимание своей жизни, своего бессмертия, своей бесконечности, ощущения своих возможностей, оно тебя просто переворачивает. Ты словно перерождаешься. И со мной произошло перерождение.

Да, было тяжело, были моменты, когда я не знал, что буду есть, чем буду платить за квартиру. Но я ни одной секунды не жалел, что я уехал.

Я знал людей,  которые потратив 15 лет, так ничего и не добились в Америке и уезжали. Они не смогли, на чём то сломались. Что-то не так сделали Чем-то пожертвовали. Что-то не почувствовали. Не получилось. Осуждать их нельзя. И я понимал, что это может быть и со мной. Единственное, что я знал, что я должен чего то добиться. А для этого я должен что то предпринимать. Я звонил куда то, давал объявления в газетах.

Я выходил в любое время дня и ночи, в любую погоду и играл.

Ты не представляешь где я только не играл!. Я играл в банях, бассейнах, публичных домах, я играл на похоронах и свадьбах, у итальянской и русской мафии, я сажал на пожизненное заключение, я играл в тюрьмах. Я играл везде!

Я играл в семье Гамбино.

    — В итальянскую мафию то тебя как занесло?

Я дал объявление в газету «Играю музыку народов мира». На следующий день звонок: «Итальянское играешь? Я говорю: «Конечно». На тот момент я знал ровно две итальянских мелодии – «Вернись в Сорренто» и какую то тарантеллу. Всё! Ровно две мелодии. Он сказал: «Завтра в 3 будь на автозаправке»

Мы приехали к трёхэтажному дому. Стояли канделябры, лакеи, какая то сумасшедшая публика – шикарные женщины в длинных платьях. На кухне сидела женщина, и все приходящие вставали перед ней на колени и целовали руку. И тот кто меня привёз сказал: «Ты должен сделать всё, чтобы понравиться ей»

Что я только не делал! Я играл всякую чертовщину. Я прыгал на столы, делал какие то сумасшедшие трюки. У них глаза вылезали на лоб. Они не ожидали такого. Это была музыкальная эксцентрика. В конечном счёте хозяйка прижала меня к своей груди, и сказала по-итальянски,  что она просто в восторге. Мне заплатили безумные деньги-  500 долларов. Я думаю, что  что Гоголь Борделло начинался у меня как раз в таких выступлениях.

Потом адвокат, которого я нанял на первые заработанные деньги, чтобы он помог сделать мне паспорт, меня бросил и полторы тысячи долларов от меня ушло. Я опять остался на нолях ни с чем. Мой приятель,  которого так же бросил адвокат, сломался и уехал. Я его умолял это не делать, умолял начать всё сначала, но он уехал. А я опять начал всё сначала.

Потом я познакомился с Журбиным, начал ставить спектакли, познакомился с Леной Соловей, она работала в моём спектакле.

С улицы меня взяли в очень крутой ресторан «Националь». Я там работал три года. Это был крупнейший ресторан на Брайтон Бич. Потом в Манхеттане открылся ресторан «Москва». Очень дорогой. Его оформляли Эрнст Неизвестный, Шемякин, его открытие стоило миллионы. Безумно дорогой. И туда меня взяли в качестве солиста цыганского шоу.

А Женя Гудзь или Женя Николаев из Киева, основатель Гоголь Борделло, искал скрипача,  и ему сказали, что такой есть в Манхеттене. И он привёл своих друзей посмотреть на меня.

После выступения он подошёл, представился и сказал, что у них есть довольно известный бенд. Завтра они играют в Манхеттене и он предложил с ними поиграть. Я спросил какую музыку я должен игарть? На что Женя ответил «Да это не важно».

Он мне дал послушать их диск. Я послушал и понял, что ввязался в жуткую авантюру. Такой музыки я не слышал никогда,  и не знал, что такая музыка даже есть! Не спал всю ночь, что-то придумывал. Пришёл в костюме с бабочкой – на концерт же.

За кулисами дождался своего выхода, и когда вышел сцену, я просто потерял дар речи. Все столы и стулья были перевернуты. Кто-то целовался , кто-то просто лежал, летают какие то птицы, серпантин, накурено, хоть топор вешай. И посреди всего этого абсолютно голый Женя танцует с голыми женщинами на барной стойке. А я в бабочке и костюме выхожу со своей скрипкой! Женя меня увидел и закричал: «Серёжа дава-а-ай!!!!»

Когда всё закончилось, налетела за кулисами какая-то толпа – репортёры, журналисты, стали меня тискать, чуть ли не в воздух подбрасывать, и говорить, что нам надо работать вместе. Рядом стоял Женя и всё это наблюдал. А когда вся толпа спала, он подошёл и сказал: «Мы тебя берём».

Я сказал: «Я болен, позвони мне годика через пол». Для меня это был колоссальный стресс. Это было настолько…! Это было совершенно другое. Я, классический музыкант, я не знал этой стихии и этой музыки. А здесь был чудовищный хепининг. Это противоречило всем моим представлениям, даже театральным. Это противоречило всему!

И я действительно заболел — дома у меня была температура 39. А моя жена Оля сказала: «Ты никогда не будешь работать с ними. Или я, или этот бэнд». Потому что годом раньше приезжали «Вопли Видоплясова» и Женя со своим бэндом разогревал их. И все потом говорили не о «Воплях Видоплясова», а о сумасшедших ребятах, игравших сначала. И Оля была на этом концерте. Поэтому то она и сказала: «Ноги твоей не будет в этом бенде».

А в 4 часа ночи позвонил Женя и спросил: «Ну что ты решил?» Я сказал: « Женя сейчас 4 часа ночи, позвони через неделю, или через месяц, а лучше может вообще не звони». Он сказал: «Ну вот и прекрасно. Завтра репетиция в четыре».

Потом, когда я уже начал работать, Женя сказал мне: «Какое счастье. Я просто не верю, что ты остался»

Мне сначала было страшно не комфортно на сцене. Потому что я не мог к этому приспособиться. Но то что я видел,  это было гениально. Я помню, пригласил Олю посмотреть концерт. Она привела операторов, потом взяла интервью у всех. И после этого она сказала: «Я не знаю хорошо это или плохо. Но этого нет нигде в мире. Ты больше этого нигде не найдёшь»

Это было безумно интересно. Каждое представление это безумный хепининг. Такие потоки энергии артистизма. Я не знал, как это классифицировать и к чему отнести. Я не понимал даже природы этого. Но я видел, что происходит с публикой, я видел тот градус, на котором существовал Женя. И невозможно было оторваться от этого! Я увидел настоящую природную магию действа, которому не было названия.

— Как вся твоя жизнь – действо,  которому нет названия…

— Вот я увидел ту же стихию. Это было то же самое. Поэтому Женя и почувствовал во мне родство. Несмотря на всё моё образование классического музыканта

— Оно тебе не мешает в группе?

— Мне пришлось о нём забыть. Оно мне мешало. Я понял, что дело вообще не в образовании. Что оно не имеет никакого значения. Имеет значение только ты сам! Нас всегда учили —  важно не что играешь, а как. Так вот, здесь важно не что и как, а важно кто играет. 

Вот Женя человек без образования классического. Несмотря на то, что учился в музыкальной школе. Но он глубоко образованный человек внутри себя. И я вижу тот чистый источник,  который внутри него бурлит. Я из этого источника пью и понимаю насколько он чист.

— А в жизни вы тоже банда?

— Мы близкие друзья. Женя мой близкий друг. Он меня очень сильно чувствует и понимает, и я его. У нас огромное количество совпадений в понимании жизни.

Бэнд в принципе подбирался, как бэнд единомышленников, как бэнд -семья. Люди, которые этого не понимали и не чувствовали они уходили. Это то самое о чём я мечтал в 90-м году. Удивительно!

Поэтому очень важно уметь слушать себя,   понимать — что любишь, без чего не можешь жить, чего терпеть не можешь. И если у тебя есть какое то ощущение чего то, ощущение предчувствия счастья, то ему надо следовать. Надо попытаться понять, что надо сделать. Именно это определяет внутреннее движение…

…Чтобы встретить женщину надо быть к ней готовым. Чтобы быть счастливым надо быть готовым к этому счастью, чтобы не проскочить мимо него. Вот этот нюх к жизни должен быть.

Как вам?